..::Пандора::..

..::Пандора::..
Рассказ, взятый с сайта "Личное дело"

Однажды вечером мы вдвоем сидели и пили чай у Люшки на кухне, и вдруг она спросила совсем не в тему:

- Слушай, а кто такая Элла Пасфаль?

- Не знаю, - ответила я, - а откуда это?

Люшка хмыкнула и пожала плечами. В ее голубых глазах плавало недоумение, красивые пухлые губки обиженно округлились:

- Не знаю, вчера вдруг пришло в голову. Я подумала, может, это ты сказала, а я забыла?

- Нет, вроде, не помню, - я любовалась ее наивным профилем, сдерживаясь, чтобы не поправить нежно русый локон, выбившийся на розовую щеку. - Как ты говоришь?

- Элла Пасфаль.

Я, увидев на ее лице необычное напряжение мысли, честно постаралась помочь:

- Элла... Отдает Венгрией, Венской опереткой... Или Францией? "Пасфаль" - похоже на "Паскаль"! А почему ты вдруг подумала?

- Не знаю... Как-то вдруг...

- Может ты читала что-то?

- Да нет, одну "Морфологию беспозвоночных"...

Люшка подняла на меня обеспокоенный взгляд:

- Может, я это сама выдумала?

Я промолчала, оторвалась от созерцания этой прелестной куклы и стала намазывать хлеб вареньем.

- М-дааа... - протянула Люшка - Вот так, наверное, и сходят с ума.

- А если из книг, то на кого это может быть похоже - сделала я новую попытку. - Детективы?.. Или Дюма?..

- Скорее Александр Грин!

- Да?..

- Но у него, кажется, нет такой героини. Что-то я не помню...

- Я тоже...

- М-дааа... - Люшка замерла на мгновение, а потом махнула ладошкой, - Ай, ладно! Само вспомнится! Не ты, значит, не ты.

Так я впервые узнала об Элле Пасфаль.

Дня через два или три Нехамов провожал меня домой из библиотеки: Клуб кончался в восемь, смеркаться начинало рано, а я в последнее время стала бояться ходить одна по темноте. Не то, чтобы я боялась хулиганья, нет, но в темноте меня одолевала то ли куриная слепота, то ли какие-то полугаллюцинации: то и дело мне казалось, что впереди, метрах в трех от меня, что-то стоит, и я осторожно обходила пустое место, чувствуя, как сердцебиение подступает к горлу, и подавляя в себе желание побежать...

Мы шли по тропинке между сугробов бок о бок, то сходясь, то снова расходясь, как качаются кольцевые магниты на оси, если их надеть красными сторонами друг к другу. Его присутствие раздражающе действовало на мои нервы: я ощущала одновременно притягивающую нежность, желание довериться, успокоиться, прикоснуться и одновременно тревожную подозрительность, боязнь обмана, доходящие до отвращения. Это двойственное состояние души злило меня, особенно потому, что я ничего не могла с ним поделать, и через минуту-две я уже любое слово его принимала в штыки и готова была перечить, что бы он ни сказал. Я с трудом держала себя в руках, распираемая беспричинным, диким желанием накричать, оскорбить, унизить, сделать ему больно, доказать свою силу, и, щелкая пальцами, цедила сквозь зубы:

- Все естественное в поведении уравнивает человека с животным!

- В том числе еда, сон, да?..

- Да, в каком-то смысле - да: ведь если ты будешь есть совершенно "естественно" - то есть без ножа и вилки разрывать зубами еще теплый труп - ты будешь похож на зверя!

- Выходит, цивилизованное принятие пищи - это тоже извращение?..

- Как и вся цивилизация!

- Тогда самое человеческое - это пользоваться питательной клизмой...

- Ты паяц, Нехамов!

- ... И спать на гвоздях!

- Да, и спать на гвоздях, и заниматься гомосексуализмом, и писать стихи, потому что "естественно" говорить прозой!

- Естественнее всего - мычать! Но больше всего мне понравилось насчет гомосексуализма!

- Ты, Питер, пошляк и скотина! Говорить с тобой серьезно - легче удавиться!

- Ну почему же, ты меня убедила. Пожалуй, кошечка, я брошу провожать тебя и начну провожать Лаврецкого...

- Кстати, ты знаешь, что такое платоническая любовь? Согласно Платону - это любовь мужчины к мужчине!

- Вообще, ты непоследовательна, Кэт: если уж идти до конца, то нет принципиальной разницы, мужчина или женщина - это ошибка, которой можно пренебречь, какие-то мелкие аксессуары внешности. Гораздо человечнее и гуманнее трахаться с собакой или свиньей!

- Ты свинья, Питер!

- Польщен!..

Он засмеялся, а я, с ненавистью глядя на его брызжущее смехом лицо в полупрозрачном ореоле белого пара, жестоко бросила:

- Но есть еще более благородный путь!

- Мебель?.. - Изморозь блестела на его бровях и на верхней губе, сверкнувщая льдом полоска зубов погасла, уйдя в тень. Он наклонился ко мне. Какое-то болезненное отчаяние овладело мной, в голове вспыхнул белый свет, перед глазами завертелись ожившие картинки волшебного фонаря, память потeплела, ожила, и чей-то голос, вырвавшийся из небытия проговорил:

"Elle garde le silence pendant l'amour et cette impossibilite authenticite, sa vivant impossible froid, de plus en plus allume mon passion."

- Что? - удивился Нехамов.

Я машинально перевела, стараясь разогнать накатившую на меня мешкотную одурь. Слова были словно написаны на внутренней стороне моего черепа и я считывала их оттуда, с каждым словом все сильнее и сильнее ужасаясь, ибо я все отчетливее осознавала то, что никогда не знала и не могла знать французский язык!..

- Где ты только начиталась такой гадости?! - брезгливо фыркнул Нехамов, - Неповторимый Маркиз, что ли? Знаешь, все эти попытки философского обоснования поведения, для которого существуют медицинские термины, не выдерживают критики. Здесь пассивных сочувствующих, которые только языком чешут, в миллион раз больше, чем энтузиастов, внедряющих в практику... А это - хороший показатель... Эй, ты чего? Эй!..

Он остановился, развернул меня за плечи лицом к себе и встряхнул. Я подняла глаза. Питер нерешительно улыбнулся:

- Похоже наша кошечка хромает?

- Элла Пасфаль, - объяснила я.

- Что?.. - не понял он.

- Это она.

- То, что ты зацитировала?

- Да.

- Она сказала?

- Нет, это было сказано ей.

- Ну и что?

- Ничего.

Я отвернулась и мы пошли дальше.

Придя домой, я уселась перед телевизором и стала смотреть ночной канал и, похоже, задремала в кресле. Когда я проснулась, экран телевизора ровно светился белым. Удивляясь, что не услышала писка "Выключите телевизор", я потянулась и хотела встать, но тут белое пятно дрогнуло, исчезло и на его месте показалась ночная деревня. Беленые стены, черепица, тусклые свечи в окнах, ржание лошадей, лай собак - Европа XVII или XVIII века. "Да еще не поздно, - подумалось мне, - фильм какой-то идет." На экране появились две девушки в белых, почти светящихся в темноте чепчиках; они шли под руку, торопливо стуча деревянными башмаками, и тихо переговаривались, смеясь:

- N'elle grondera pas contre toi, Anne?- спросила та, что помоложе.

- Да она уже спит, - отвечала Анна, - я тихонько, в окошко!

Странно, но меня не удивило, что я понимаю их разговор, все это происходило как-то само собой.

Вдруг в тишину ворвался грохот копыт. Толпа черных всадников вломилась в деревню, как весенние воды прорывают плотину. Крики и топот копыт заглушили лай собак. Впереди летел кто-то высокий в черной треуголке, обшитой золотым галуном, в белом парике с косичкой. Лицо его закрывала черная маска со смешными круглыми отверстиями для глаз.

В кадре снова появились девушки. Увидев всадников, они пронзительно завизжали и бросились бежать - деревянные сабо остались лежать в луже и были втоптаны в грязь копытами коней. На экране мелькнуло перекошенное от ужаса лицо Анны:

- Барон Дьявол! Барон Дьявол! - кричал ее распяленный рот. - Спасите! Спасите! О Боже! Кто-нибудь!

Никто не пришел к ним на помощь. Ни одно окно не отворилось, ворота были закрыты. Анна метнулась в проулок, сорвала с темных волос чепчик, присела за куст и затаилась. Ее лицо при свете луны было похоже на античную маску Страха. Двое всадников сунулись было в проулок но, никого не увидев, покружили и исчезли. Анна тяжело дышала, вцепившись помертвелыми пальцами в перекладину забора: ей несказанно повезло.

Вторая девушка - совсем юная - услышав крик Анны, вовсе потеряла голову и бросилась вперёд, как загнанная лань. Дикий страх помутил ее разум. Она бежала не разбирая дороги, не догадываясь спрятаться, слыша позади себя топот копыт и дьявольские крики преследователей. Слева показалось черное пятно - распахнутые ворота. Девушка кинулась туда и оказалась в большом дворе, обнесённом высокой стеной. Это была ловушка. Белый чепчик метнулся вправо, влево - нигде в заборе не было ни единого отверстия, ни одного зазора. Вот дверь в кирпичной стене. Она дергает изо всех сил за ручку - заперто. Девушка кидается назад, - но в тот же момент в проеме ворот вырастают всадники.

Обезумевшая от ужаса девушка истошно закричала. Ничего человеческого не было уже в этом крике. В последнем смертельном усилии она бросила изнемогающее тело к черневшему посреди двора колодезному срубу. Первый всадник подхлестнул коня, но не успел ее опередить. Она стремительно и словно с облегчением перекинулась через борт колодца и исчезла. В наступившей тишине раздался гулкий всплеск. Кони нерешительно перебирали ногами, кружа на одном месте. Человек в маске помолчал и вдруг разразился смехом. Вслед ему рассмеялись и остальные.

Высокий голос из толпы воскликнул:

- Каррамба! Девчонка надула нас всех! Она натянула вам нос, Барон!..

- Ничего, еще вся ночь впереди. Гектор не должен остаться без награды.

От голоса барона у меня мурашки пошли по коже.

- Велите достать ее: пусть послужит чем может, - не унимался высокий молодой голос, - этой неженки хватит и на Гектора и на весь конклав... Вас обожествят!

- Не говорите глупостей, Элла! - резко оборвал барон.

- Загнать для Гектора девку, как он загнал для меня кабана... За кого вы меня держите?

Смех прозвучал в ответ. Кадр дернулся, мелькнула крыша, звездное небо - и все провалилось во тьму.

Утром я не могла понять: было ли виденное мной только сном, или я вправду посмотрела обрывок какого-то фильма? Виденное так ярко отпечаталось в моей памяти, словно я наяву была свидетельницей облавы. Меня мучило навязчивое чувство, будто когда черная банда скакала по деревне, я ощущала прикосновение встречного ветра, бьющего в лицо, чувствовала запах конского пота, сырой земли...

А около полудня пришла Люша. Не переставая болтать, она вытащила из сумочки нательный крест на цепочке и подала мне:

- На, забери - ты вчера у меня оставила.

- Разве? - удивилась я.

- Ну, здрасьте! - ты все теребила его, а когда мы стали тесто делать, он стал падать в тарелку, ты его сняла, положила на холодильник - да так и забыла.

Я взяла крест. Вообще-то я ношу крестик, но это был другой. Пошарив на груди, я убедилась, что моего - оловянного, простенького - на мне не было. Этот был похож на серебряный, он был довольно большим - сантиметров шесть в длину - резной, сложного силуэта, очень искусной работы, сейчас таких не делают. Он выглядел старинным, но при этом не был старым. Тонко проработанная фигурка Христа несла на себе черты хорошего, искреннего примитива; сам крест был оплетен виноградными лозами и листьями, а у подножия распятия был вделан маленький чёрный камень в виде рельефного черепа.

Я никогда не видела этой вещи, но Люшка отдала ее мне, как мою. Я перевернула крест обратной стороной: вдоль поперечной перекладины была процарапана надпись - ELLA PASFALLE.

Я чувствовала, как меня оплетают тонкие нити невидимой сети. Элла Пасфаль упрямо и властно вторгалась в мою жизнь, искажая лицо действительности и принуждая меня подчиняться ее - непонятной, потусторонней - реальности. Я расспросила всех знакомых - никто не слыхал такого имени. Ни в художественной литературе, ни в исторических анналах Элла Пасфаль не упоминалась. Незнакомка настойчиво, беспощадно заставляла меня вспоминать о ней - женщине, о которой я ровным счетом ничего не знала. Кто она? Откуда? Отчего от ее образа веет ужасом?.. Почему-то ее имя стало ассоциироваться у меня с зеленым цветом, с запахом сандала... Никогда в жизни я не видела сандалового дерева и понятия не имею, как оно пахнет, но стоило мне произнести "Элла Пасфаль", - как воображение немедленно создавало - или воскрешало? - отчетливый пряный, солоновато-сладкий дымный запах, который я с уверенностью определяла как сандаловый. Таинственная дама совершенно овладела моим сознанием. Она поселилась во мне, как в гостиничном номере, она заняла меня, как неукреплённый город завоевывает наглый узурпатор. Я ничего не могла с ней поделать. Иногда она проговаривалась, и тогда с моих губ срывались французские, а того хуже - итальянские слова, которые я начинала понимать только после того, как они были произнесены. Я переставала принадлежать самой себе, моя жизнь становилась частью чужой судьбы, мое время становилось прерывистым, пунктирным, непредсказуемым.

Нехорошее происходило и в моей комнате. Я заметила, что если встать в угол, слева от окна, повернувшись лицом к стене, то можно расслышать тихие голоса, но не исходящие из-за стены, а словно появляющиеся прямо здесь, из пустого пространства. Шелестящий шёпот входил в мои уши и растворялся, не проявившись.

Однажды слова стали такими отчетливыми, что мне удалось разобрать целый диалог. Говорили на одном из итальянских диалектов

- Сюда мы поставим сундук.

- Какая странная комната...

- Да, но сначала нужно отослать ключ и договор.

- А книги?

- Нет, без них я как без рук. Книги дойдут сами - такие книги не пропадают.

- Когда начнем?

- Прямо сейчас.

Заминка, какой-то шелест. Наконец донельзя удивленный второй голос, который мог принадлежать и мужчине и женщине, восклицает:

- Это - ключ?!

- Я и сама удивилась! Когда барон отдал мне его, я спросила, не нужно ли будет читать в качестве заклинания "Богородице, дево..." А он ответил, что лучшее оружие то, которое невидимо для противника...

- А она как узнает?

- Я пошлю ей письмо. Стой, подожди, пирамида должна стоять здесь... Ай! - звон стекла, грохот и тишина.

А через день, утром, едва я проснулась, в дверь позвонили и почтальон вручил мне заказное письмо. Обратного адреса на конверте не было. Внутри была вчетверо сложенная бумага, мелко исписанная черными чернилами. Почерк был тонкий, изящный и чем-то похожий на мой. Когда я вынула бумагу из конверта, на меня дохнул едва слышный знакомый аромат.

Это был фрагмент письма без начала и без конца. Бумага казалась немного истрёпанной по краям, но письмо выглядело совершенно свежим, будто его написали и отправили несколько дней назад. Вот что я прочла:

"... нагоняя ужас на окрестные селения. Была среди них и одна женщина, ее звали Зеленоглазая Элла. Она была истинным чудовищем в женском обличье. Будучи участницей всех богомерзких деяний барона, она ничуть не уступала мужчинам в распутстве и кровожадности. Говорят, что ее мать была ведьмой и, летая на шабаш вступала там в связь с дьяволом, от каковой связи и родилась Зеленоглазая. Была она необыкновенно красива, но красота эта была нечистая, нечеловеческая. Многие свидетели видели, как она, обернувшись кошкой, забиралась по ночам в дома, душила новорождённых детей и обгладывала у теплых еще трупиков ручки и ножки. Когда она проезжала по деревне, люди прятались в дома, потому что ей ничего не стоило сжить со свету любого, кто не пришелся ей по нраву. Стоило ей сказать человеку: "Пень, пнем и останься!" - как тот человек начинал день ото дня чахнуть, тело его покрывали струпья и короста, так что кожа его становилась похожа на древесную кору, и вскоре он умирал в страшных муках - и ни священник, ни лекарь не могли ему помочь.

Вообще, похотливость Зеленоглазой была такова, что она охотно вступала в плотскую связь не только с самим бароном и со всеми его слугами, но и умела вызывать инкубов по своему желанию, а когда не было и их, она совокуплялась с боровами и козлами, и они принимали ее, так как у нее было шесть грудей по всему животу, как у свиньи, и сзади - хвост.

Раз в полгода - на равноденствие - в замке устраивался большой праздник, на котором Зеленоглазая была королевой, так что все должны были выполнять ее желания. Творилось в эту ночь неслыханное и невиданное, и из замка до деревни долетали звуки дикие, от которых леденела кровь. Делали они там дьявольские и ужасные дела, которые не поддаются описанию. Знаю только, что для освещения залов использовали то, что эти нечестивцы называли "божьими свечами": на нагого человека выливали чан кипящего воска, а когда воск застывал и человек превращался в подобие восковой статуи, волосы у него на голове поджигались. Вообще, ни в ад и ни в жизнь вечную Зеленоглазая Элла не верила, а верила, что после смерти родится вновь в новом теле и так бесчетное число раз, потому что жизнь - это сон.

Говорят еще, что познания ее в магии были таковы, что она, зная тайную науку геттов умела передавать разные предметы из нашего времени - в прошлое или в будущее по желанию, так, как мы переносим вещи из комнаты в комнату.

Что же касается дальнейшего, что произошло в Женеве..." - и тут письмо обрывалось.

Меня колотило, как в ознобе. С трудом мне удалось вложить письмо обратно в конверт. Дикий страх перед таинственной силой, вторгшейся в мою жизнь, прогнал меня из дому. Я металась по городу, за каждым углом подозревая опасность. В каждом высоком мужчине, попадавшемся навстречу, мне мерещился тот человек из сна. Я блуждала по улицам, не находя себе пристанища. Везде я чувствовала себя незащищенной, повсюду была невидимая опасность, я боялась пойти домой, боялась зайти к кому-нибудь из друзей, подавленная своей страшной тайной. Наконец холод и усталость вынудили меня вернуться.

Я вошла, захлопнула дверь, дважды повернула ключ в замке и, обойдя всю квартиру, повсюду включила свет. Стало немножко легче. Раздеваясь, я случайно взглянула на телевизор и вздрогнула - поперек экрана было написано чем-то белым и светящимся: "Ночью". Я подошла и осторожно провела пальцем по надписи - палец заискрился. Это была моя белая перламутровая помада.

Я послушно включила телевизор и села в кресло. Кончились Новости, интервью недели, программа "А", гороскоп на завтра. Начался какой-то старый занудный фильм о чужих неприятностях... Незаметно я задремала.

Проснувшись как от толчка, я увидела на экране, как черноволосая кудрявая женщина в бархатном зеленом платье с фижмами осторожно дергает за ручку низкой двери в стене полутёмного коридора. Дверь не поддавалась. Женщина нагнулась, ища замочную скважину - ее не было. Тогда она попыталась разглядеть что-нибудь в щель между дверью и косяком, приседая, изгибаясь и тихо чертыхаясь себе под нос.

Внезапно в коридоре возник Барон. Он словно выпал из мрака и грозно навис над женщиной. Она ойкнула и отпрыгнула от двери.

- Элла, вам не стыдно? - раздалось из-под маски.

Я пыталась разглядеть ее лицо, но она все время стояла ко мне спиной, так что мне были видны только черные завитые волосы, уложенные в высокую прическу, из которой на шею спускались два тугих локона, похожих на телефонные шнуры, да иногда - край бледной щеки.

- А вам, Барон? Вам не стыдно скрывать от друзей самую интересную часть вашей жизни? - звонкий голос Эллы эхом разбежался по коридору.

- С чего это вы решили, что там самое интересное? Впрочем, запретный плод сладок. Вы знаете, кто такая Пандора?.. - в голосе Барона мешались насмешка и угроза. - Эта любопытная ведьмочка тоже не смогла сдержать любопытства, открыла доверенную ей коробку и выпустила на волю все людские беды. Так что не лучше ли сдержать себя?..

- Я не в силах! Сюзанна Готье...

- Она смогла что-то рассказать? - быстро прервал ее Барон. - Что же она тебе сказала?

- Ничего, - капризно ответила Элла. - Она только мычит и воет. Но это ее состояние красноречивее любых слов.

- И ты рвешься оказаться на ее месте, Зеленоглазая?..

- Барон злобно усмехнулся, черная маска дрогнула.

- Ну, у меня смелости побольше, чем у простой деревенской девки! За время нашей дружбы я повидала всякое...

- Но не такое...

- Даже самое невозможное!..

- Но не то, что нельзя осмыслить.

- Не думаю, что меня можно хоть чем-нибудь испугать...

- Есть вещи превосходящие человеческое воображение.

- Например?

- Ад.

- Котлы со смолой, черти и сковородки?.. - хмыкнула Элла.

- Глупости! - Барон скривил рот. - Вам часто снятся кошмары?

- О да, довольно часто.

- Что же вам снится?

- Разное... Нелепости... - Элла пожала плечами. - Знаете, когда я просыпаюсь, мне кажется, что в моем сне не было ничего, достойного того панического испуга, который я испытала.

- Вот именно, - веско сказал Барон. Казалось, что его голос смягчился и потеплел, словно он сам становился более кротким перед лицом того, о чем говорил. - Сны исходят от тебя самой, но ты не можешь вообразить то, что может вызвать ужас, подобный кошмару, и пытаешься подменить это чем-то знакомым, но недостаточным... Кошмары - это щели ада, это - только слабое эхо...

Элла молчала, она казалась подавленной. Барон подошел к ней и покровительственно положил руки ей на плечи. Элла хотела отстраниться, но он ей не позволил. Притянув ее к себе, он зашептал ей в самое ухо, но так громко, что весь гулкий коридор, казалось, наполнился шелестом сухих листьев.

- Слушай, Зеленоглазая. Когда они меня заберут, а это обязательно произойдёт, и очень скоро, все, что находится в этом кабинете, мне придется уничтожить. Конечно, я выпутаюсь - неделя, месяц, два - и я выйду невредим, они ничего не смогут доказать, но их люди за это время разорят мой дом и уничтожат результаты многолетних трудов, сотен экспериментов. Все мне спасти не удастся, но самое дорогое я должен сохранить. Пройдут тысячелетия, прежде чем люди оценят мой труд, но сначала они должны будут стать не похожи на людей. Так вот, слушай, Зеленоглазая: я тебе завещаю сохранить мое наследство и вернуть его мне, когда я выйду из тюрьмы.

- Монсеньор, - подала голос Элла, - а может, стоит оставить все как есть? Кабинет сам защитит себя...

- Не беспокойся, всего, что мне там придется оставить, хватит для того, чтобы лишить любого, кто сунется, способности к деторождению... Но кое-что оставлять нельзя. Я дам тебе ключ от ящика...

Барон отстранил Эллу, засунул руку за ворот и вытащил на цепочке большой, прихотливо изукрашенный крест. Я вздрогнула одновременно с Эллой и почувствовала, как липкий пот покрывает мое тело. Элла расхохоталась.

- Это - ключ?.. А когда им открывают замок, не нужно читать "Богородицу"?..

- Лучшее оружие то, которое невидимо для врагов. Дай-ка мне шпильку!

Элла потеребила черные пряди и вытащила длинную толстую булавку с бусиной на конце.

- Я напишу тут твое имя... В случае чего, если не успею передать, скажу, что он твой, и попрошу вернуть хозяйке.

- Но Элла, - голос Барона стал торжественным и в нем появились беспомощные нотки. - Заклинаю тебя всем тем, что движет мир, всем, что отличает человека от неразумных тварей: не открывай мой ящик. Не искушай ужас, который недоступен твоему пониманию! Помни судьбу Пандоры - сдержи себя! Пожалей себя, пожалей мир, ради нашей дружбы - выполни мою просьбу!

- Оставь ключ у себя.

- Нет, если отберут при обыске, то мои сокровища будут навсегда утрачены - этот замок невозможно сломать. Элла, друг мой, пойми, как я доверяю тебе.

- Я понимаю, монсеньор. Я благодарна вам за доверие. Я выполню ваш приказ.

- Благодарю тебя. Я верю тебе, - Барон вдруг неожиданно усмехнулся и голос его снова стал глумливым, - но ты еще напишешь мне расписку!

Выключив телевизор, я зашла в свою комнату. Руки по-прежнему дрожали, но страха во мне уже почти не было. Меня переполняло какое-то азартное возбуждение. Смертельный ужас перед потусторонним, необъяснимым бесследно исчез, и его место заняло нервное любопытство: что же будет дальше? Чем кончится эта необыкновенная история? Сняв свитер, я посмотрела на висящий на моей груди крест, осторожно взяла его в руки, повернула, прочла вырезанную на перекладине надпись, погладила ее кончиками пальцев. За что-то мне была доверена старинная тайна, в руках у меня был ключ к старой загадке, внезапно пожелавшей обресть свое решение здесь, в этом времени, в моей жизни...

Тут я почувствовала, как сзади в мою голую спину повеяло холодом. Там, в темноте, у окна, что-то возникло. Оно глядело в мой затылок и дышало могильным тленом. Качнувшись на мгновенно ослабевших ногах, я медленно, всем корпусом, повернулась и посмотрела в полумрак, сгустившийся за моей спиной. Сначала я ничего не заметила, а потом дико завизжала, топая ногами и колотя себя по щекам от смертного ужаса. Там, в углу у окна, появился огромный сундук, обитый зеленым сукном. Он стоял, поблескивая медными обручами, и издавал слабый запах сандала.

Я знаю, что человек может привыкнуть ко всему. В конце концов я привыкла и к сундуку. Утром он не исчез, как этого можно было бы ожидать, он все так же покойно стоял в углу, источая назойливый сандаловый аромат. Не исчез он ни завтра, ни послезавтра. Через день я осмелилась к нему подойти, притронуться рукой. Сукно было жёстким, а металл - холодным. Спереди с крышки свисали два кольца наподобие ручек. Снаружи не было замка, но сбоку на крышке я обнаружила узкую длинную замочную скважину. Ничто не намекало на то, что там внутри: содержимое, чем бы оно ни было, никак не давало о себе знать - ни звуком, ни особенным запахом (запах сандала я почему-то приписала самому ящику). Однажды я даже осмелилась попытаться его приподнять, но не смогла даже сдвинуть проклятый ящик с места. Любопытство постепенно овладевало мной, и чем привычнее был сундук, чем более домашним и безобидным казался, тем сильнее становилось искушение открыть дремавшую в нем тайну. Тем более что Элла Пасфаль несколько дней никак не давала о себе знать. Я то и дело трогала висевший на шее ключ и косилась на сундук, спокойно и как-то подчёркнуто буднично громоздившийся в углу.

Однако меня удерживали воспоминания о словах Барона, умолявшего Эллу не пытаться полюбоваться на его наследство. Что-то ненормальное, неподходящее, слышалось мне в интонациях его голоса. В нем сквозил затаенный ужас, и я, прикидывая, что нужно сделать, чтобы испугать этого неистового страшного человека, теряла решимость и осторожно обходила ящик стороной, боясь потревожить то, что скрывала его зеленая, обшитая медью утроба. Целые ночи без сна я просиживала перед телевизором. Я ждала сигнала. Наконец, эта ночь настала.

Телевизор опять не оправдал мои ожидания и, промаявшись до четырех часов, я пошла спать. Покосившись на ставший уже привычным сундук, я разделась и подошла к зеркалу, чтобы расчесать волосы. Но не успела я что-либо сообразить, как внутренность зеркала засветилась и я увидела темный подвал, освещенный огнем, горящим в огромном камине.

Потолок опирался на толстые деревянные столбы, щербатые от времени, черные от копоти. К одному из этих столбов - самому ближнему, закрывавшему почти треть экрана - спиной ко мне была привязана женщина. Я догадалась, что это она, Элла. Веревка оплетала ее всю - от шеи до щиколоток - так, что она была похожа на аккуратно свернутый парус. Барон - как всегда, в маске, но одежда его была проще и беднее, чем раньше, - стоял перед ней, вертя в руках обрывок толстой цепи. В темноте у стен возились еще какие-то люди, неотличимые от зверей. Оттуда доносились невнятные слова и тихое железное позвякивание.

- Ты лжешь, ведьма, - спокойно заговорил Барон. - Это ты спрятала мой сундук, чертовка. Твой сообщник тебя предал.

- Нет, клянусь, нет. Он лжет! Сундук украли! - я узнала голос Эллы.

- Элла, упрямая Элла, ты знаешь, зачем нужно вот это приспособление? - спросил Барон. Он развел руки и развернул перед ней кусок цепи с метр длиной, вроде тех, на которых привязывают дворовых псов, только у этой цепи ошейника было два с каждой стороны, а посередине было надето зубчатое кольцо с длинными шипами. Я заметила, что Элла облилась потом. Дыхание ее участилось и она ответила едва внятно:

- Знаю...

Барон намотал цепь на кулак.

- Тогда говори, где сундук.

- Клянусь, его у меня украли!

- Ты совершаешь ошибку, Элла... - грустно вздохнул Барон. - За год заточения я многому научился у псов господних...

- У меня украли твой сундук!.. - закричала она, видя как от дальней стены отделились три черных силуэта и начали приближаться к ним. - Клянусь, я не знаю, где он! Монсеньор, я не лгу! Я не знаю, не знаю!..

Камера поплыла вперед, на Барона, медленно разворачиваясь вправо, скрывая от меня то, что происходило сзади. Но на долю секунды, когда Барон, проговорив что-то, чего было не разобрать из-за ее крика, отошел к двери, взгляду моему открылось прямоугольное отверстие в полу перед самой колонной - колодец, до краев наполненный водой. И там, в черной глади воды, я увидела наклоненное лицо Эллы, искаженное мукой. И здесь я, кажется, тоже закричала, потому что ее лицо, отразившееся в воде, было как две капли воды схоже с моим...

Финал был неизбежен. Срывая с цепочки крест, я бросилась к сундуку, за который когда-то пожертвовала жизнью. Что тогда толкнуло меня на этот поступок - я не знала и не помнила, но сейчас я не могла, я не имела права струсить. Во имя той, зеленоглазой ведьмы, свято верившей в то, что когда-нибудь она обязательно родится снова, и отославшей чужой страшный клад в необозримо далекое будущее единственному сообщнику, который не предаст, единственному, которому она могла довериться - самой себе - мне, я должна была, и я не могла иначе, открыть проклятый ящик Барона и узнать, постичь то, к чему стремилась столько десятилетий, столько жизней, к чему рвалась через пространство и время, своими глазами увидеть великую тайну - тайну, которую невозможно осмыслить, невозможно объять слабым человеческим разумом.

Я упала на колени, больно ударившись о пол, дрожащими руками нашарила замочную скважину и вставила крест в прорезь. На мгновение мне вдруг почудилось, что я стою на самом краю бездны, озаренной кровавым светом, на дне которой извивается в клубах серного дыма клубок рук и ног, скопище тел, вопящих в нечеловеческих муках. Солоноватый запах сандала похожий на запах крови, на запах ада, замутил мне голову. Я вдруг отчетливо поняла, что сейчас сам страх мой бессилен даже в слабой мере предугадать, что скрыто там внутри, ибо он - мой страх - чересчур мал, слаб и жалок, чересчур человечен, а значит, моя нерешительность бессмысленна, она не ведет ни к чему. И, поняв это, я повернула ключ в замке - он поддался с необычайной легкостью. Выпустив ключ, я встала на пол, твердыми руками взялась за кольца и рывком откинула крышку.

Сайт управляется системой uCoz